Мир Гаора. Коррант. 3 книга - Татьяна Николаевна Зубачева

будто проверяя, не полезет ли Гаор в драку, отстаивая своё место старшего, но интонация и лицо Гаора подтверждали искренность отказа, и русобородый спросил чуть мягче.

— Куды гоняли?

— На сортировку, — ответил Гаор, обошёл его и, подойдя к нарам, лёг на своё место, сразу закрыв глаза.

Вроде Черняк ему что-то сказал, но он уже спал, спасаясь сном от увиденного и услышанного в сортировочном зале. Его никто не беспокоил. Все знали, что после сортировки человек не в себе бывает.

Разбудил его шум построения на обед. Гаор слез с нар, наскоро ополоснул лицо и руки и встал опять в предпоследнюю четвёрку рядом с Черняком. И даже удивился, как это у него само собой получилось. Не бегал, не суетился, не искал себе места. Вот и получается, что никто не орёт и не строит, а сами строятся.

После сторрамовского паёк, конечно, маловат. И Гаора второй день мучил голод. Спасаться от голода можно либо трёпом, либо сном. И потому кратко ответив на вопрос Черняка о категории, что полная первая, лёг и снова заснул, уже не беспамятством, а обычным сном. Умом он понимал, что, конечно, стоило бы и потрепаться с остальными, может, чего интересного услышит, ведь, похоже, камера отстойника — единственное место, где встречаются рабы из разных мест и можно целый день трепаться, но после пережитого в последние дни тело, а ещё больше мозг требовали отдыха. А отдыхом мог быть только сон. Ладно, в тот раз его продержали в камере декаду, так что успеет он наговориться. А ещё… он боялся, боялся привязаться. Ведь продадут-то их всех поодиночке, и никогда ты уже этого человека не увидишь. У Сторрама он всё-таки два года прожил, а здесь… вряд ли его будут больше декады держать, а её вполне хватит, чтоб сдружиться, и что потом? Рвать сердце? Этому — как приятельствовать, не сдружившись — ему ещё предстоит выучиться. Если он хочет выжить.

Когда Гаор открыл глаза, в камере всё было как обычно, как всегда. Ровный шум разговоров, негромкого смеха и чьего-то храпа с верхних нар. Время определить невозможно, но ужин он вряд ли проспал: не проснулся бы сам, так разбудили бы. А щёки мокрые, значит, опять плакал во сне. Гаор встал, потянулся, расправляя мышцы, и пошёл умыться.

Никто на него особого внимания не обращал. Ну да, это не тот раз, когда он был новиком, ничего не знал и не понимал, сейчас-то… такой как все, ни в одежде, ни в говоре он от всех не отличается.

— А блатяга где? — спросил он Черняка, вернувшись на свое место.

Черняк усмехнулся.

— А то ты тоскуешь об нём?

— Если отметелили, то всем всыплют, — объяснил свой интерес Гаор.

— Да нет, выдернули. Видно тож на сортировку, или к голозадым перевели.

— На хрена его вообще к нам сунули?! — поддержал разговор, свесившись с верхних нар, молодой, но с густой кудрявой иссиня-чёрной бородой, светлоглазый парень.

— Чтоб жизнь мёдом не казалась, — усмехнулся Гаор.

— Как-как? — заинтересовались сразу.

— Это ты, паря, здорово загнул.

— Ну-ка ещё раз.

Гаор удивился: он это присловье ещё от Сержанта слышал. Оно ему понравилось тогда и потом не раз выручало, позволяя многое объяснить. И чтоб его не знали? Ну ладно, бывает.

Нового старшего звали Велетом. Гаор сразу вспомнил слова Плешака, что велетами называют богатырей волохи, а криушане говорят асилы, значит мужик — волох. Понятно, что об этом говорить в камере нельзя, но было приятно, что он теперь это знает и понимает, что имя — не набор звуков, а со значением. А интересно получается с именами. Ведь у… ургоров большинство имён непонятно, в училище говорили, что когда-то давным-давно в доисторические времена ургоры говорили на другом языке и нынешние имена, и личные, и родовые — это память о тех временах, до того, как ургоры начали свой великий Огненный Путь, и так далее. Дальше шла бодяга о свете цивилизации, покорении дикарей и прочем. Но вот интересно, а какого хрена ургоры снялись со своего родного места и попёрли вперёд, чего им там не жилось? Может, просто пришёл кто-то посильнее и дал пинка Ста Семьям, и те побежали, пока не наткнулись на оказавшихся более слабыми в тот момент склавинов. И где же то место, подлинная родина ургоров?

Все эти соображения и мысленные рассуждения не помешали Гаору обдуть Черняка в чёт-нечет, рассказать о фронте и выслушать рассказ, каково это работать на железке — железной дороге в прифронтовой полосе. Остальных их беседа тоже заинтересовала, так что слушателей собралось много, а рассказ Гаора, как ему пришлось выбивать на свой взвод паёк полной нормы выдачи из тылового интенданта, что норовил всучить ему облегчённый паёк второго эшелона, вызвал полный восторг. Мальцы слушали с горящими глазами, шёпотом проговаривая за Гаором фронтовую ругань, которой тот по привычке щедро пересыпал свой рассказ.

Сигнал на ужин застал их восторженно ржущими над окончанием рассказа Гаора про обделавшегося со страху интенданта.

— Эк вас разбирает, — даже покачал головой надзиратель, глядя, как они строятся, продолжая тихо посмеиваться, — ну, дикари и есть, дурни волосатые.

Получив свой паёк, Гаор отошёл к нарам и стал есть, стараясь растянуть ломоть хлеба и кружку относительно горячей жидкости подольше: приём, позволявший если не насытиться, то хотя бы создать иллюзию насыщения, и усвоенный им ещё в училищном карцере. Уложился он как раз к возвращению надзирателя за кружками.

— А ты здоровско правду врёшь, — сказал ему Черняк, — заслушаешься. У нас в посёлке был такой, но он старины врал, ну, как до всего жили. Бывало ча как заведёт… — Черняк вздохнул.

— Помнишь чего? — небрежным как в легком трёпе тоном спросил Гаор. — Рассказал бы.

Черняк снова вздохнул.

— Сказал бы словечко, да волк недалечко, — и кивком показал на решётку, за которой двое надзирателей как раз гнали мимо их камеры целую толпу оборванцев.

Гаор не так понял слова, как догадался о смысле и кивнул. Да, в самом деле, говорить об этом здесь слишком рискованно. Но значит, есть люди, которые знают, помнят и могут рассказать, их надо искать и слушать.

— Бывальщика хорошего сейчас редко встретишь, — продолжал Черняк, когда коридор перед камерой опустел и вдалеке щелкнул запор наружной двери.

— А у меня, — снова свесился сверху чернобородый, — баушка бывальщицей была, и былины, и старины знала.

— Баушка это кто? — поднял голову Гаор.

— А маткина матка. Мы бывало ча на полатях все, вотчим чуни тама али ещё что мастерит, а матка с баушкой прядут. И сказывают.

Чернобородый вздохнул со